Неточные совпадения
Стародум. Оно и должно быть залогом благосостояния государства. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое,
старый дядька да молодой барин.
— Ну, это — слишком! — возразила Марина, прикрыв глаза. — Она — сентиментальная
старая дева, очень несчастная, влюблена в меня, а он — ничтожество, лентяй. И враль — выдумал, что он художник,
учитель и богат, а был таксатором, уволен за взятки, судился. Картинки он малюет, это верно.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался
старой девой, сестрой
учителя истории, потом она умерла,
учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и живет.
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к
старому миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «
учителей жизни», «объясняющих господ».
Честь и слава нашему
учителю,
старому реалисту Гете: он осмелился рядом с непорочными девами романтизма поставить беременную женщину и не побоялся своими могучими стихами изваять изменившуюся форму будущей матери, сравнивая ее с гибкими членами будущей женщины.
Однажды, в именины
старого Рыхлинского, его родственники и знакомые устроили торжество, во время которого хор из пансионеров спел под руководством одного из
учителей сочиненную на этот случай кантату. Она кончалась словами...
Еще в Житомире, когда я был во втором классе, был у нас
учитель рисования,
старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и считал его первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
Инцидент был исчерпан. В первый еще раз такое столкновение разрешилось таким образом. «Новый
учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также в первый раз не воспользовались слабостью этого юноши, как воспользовались бы слабостью кого-нибудь из «
старых». Самый эпизод скоро изгладился из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым
учителем и классом, осталась.
Старый кирилло — мефодиевец остановился на мгновение и взглянул в лицо так свободно обратившемуся к нему молодому
учителю. Потом зашагал опять, и я услышал, как он сказал негромко и спокойно...
Для него в этой жалобе был своего рода нравственный выход: это бы сразу поставило нового
учителя в ряд со
старыми и оправдало бы грубую выходку.
Сказать дерзость
учителю, вообще говоря, считалось подвигом, и если бы он так же прямо назвал бараном одного из «
старых» — Кранца, Самаревича, Егорова, то совет бы его исключил, а ученики проводили бы его горячим сочувствием.
Иван воспитывался не дома, а у богатой
старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода
учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Когда от
учителя потребовали литературы, он притащил кучу
старых, подержанных книг.
Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали
учителю нашему, да с каким еще жаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом, такого же «милого», «умного», «либерального»
старого русского вздора?
Как ни легок был этот прыжок, но
старые, разошедшиеся доски все-таки застучали, и пораженный этим стуком
учитель быстро выпустил из рук свои кирпичи и, бросившись на четвереньки, схватил в охапку рассыпанные пред ним человеческие кости.
Во время дороги они мало разговаривали, и то заводил речи только Николай Афанасьевич. Стараясь развлечь и рассеять протопопа, сидевшего в молчании со сложенными на коленях руками в
старых замшевых перчатках, он заговаривал и про то и про другое, но Туберозов молчал или отзывался самыми краткими словами. Карлик рассказывал, как скучал и плакал по Туберозове его приход, как почтмейстерша, желая избить своего мужа, избила Препотенского, как
учитель бежал из города, гонимый Бизюкиной, — старик все отмалчивался.
Этим оканчивались
старые туберозовские записи, дочитав которые старик взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на чистой странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын,
учитель Варнава Препотенский, над трупом смущал неповинных детей о душе человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в теле видимого гнездилища.
Самого акцизника в это время не было дома, и хозяйственный элемент представляла одна акцизница, молодая дама, о которой мы кое-что знаем из слов дьякона Ахиллы,
старой просвирни да
учителя Препотенского.
Анна Михайловна, не видавшая ни одного мужчины, кроме своих
учителей и двух или трех
старых роялистских генералов, изредка навещавших княгиню, со всею теплотою и детскою доверчивостью своей натуры привязывалась к князю Кирилле Лукичу.
Огромная дверь на высоком крыльце между колоннами, которую распахнул
старый инвалид и которая, казалось, проглотила меня; две широкие и высокие лестницы, ведущие во второй и третий этаж из сеней, освещаемые верхним куполом; крик и гул смешанных голосов, встретивший меня издали, вылетавший из всех классов, потому что
учителя еще не пришли, — все это я увидел, услышал и понял в первый раз.
В городе у Алексея и жены его приятелей не было, но в его тесных комнатах, похожих на чуланы, набитые ошарканными,
старыми вещами, собирались по праздникам люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный доктор Яковлев, человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник;
учитель Мирона, студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы, играла на гитаре.
— Ты что-то часто говоришь об этом: портятся люди, портятся. Но ведь это дело не наше; это дело попов,
учителей, ну — кого там? Лекарей разных, начальства. Это им наблюдать, чтобы народ не портился, это — их товар, а мы с тобой — покупатели. Всё, брат, понемножку портится. Ты вот
стареешь, и я тоже. Однако ведь ты не скажешь девке: не живи, девка, старухой будешь!
Еще передавал Трама о таинственном случае, приключившемся с другим водолазом, его родственником и
учителем. Это был
старый, крепкий, хладнокровный и отважный человек, обшаривший морское дно на побережьях чуть ли не всего земного шара. Свое исключительное и опасное ремесло он любил всей душой, как, впрочем, любил его каждый настоящий водолаз.
В эпоху предпринятого мною рассказа у девицы Замшевой постояльцами были: какой-то малоросс, человек еще молодой, который первоначально всякий день куда-то уходил, но вот уже другой месяц сидел все или, точнее сказать, лежал дома, хотя и был совершенно здоров, за что Татьяной Ивановной и прозван был сибаритом; другие постояльцы: музыкант,
старый помещик, две неопределенные личности, танцевальный
учитель, с полгода болевший какою-то хроническою болезнью, и, наконец, молодой помещик Хозаров.
Тогда Тяпа, успокоенный, забивался куда-нибудь в угол, где чинил свои лохмотья или читал Библию, такую же
старую и грязную, как сам он. Он вылезал из своего угла, когда
учитель читал газету. Тяпа молча слушал всё, что читалось, и глубоко вздыхал, ни о чем не спрашивая. Но когда, прочитав газету,
учитель складывал ее, Тяпа протягивал свою костлявую руку и говорил...
По
старой привычке, они иногда спорили, — спорили подолгу, стараясь оскорбить друг друга: фельдшер — грубостями,
учитель — тонкими, смиренными, незаметными уколами самолюбию, и, сами сознавая противную сторону этих споров, они все-таки въедались в них и не могли их прекратить.
«А ты, Нефед, покажь-ка соху, да и борону, выведи лошадь-то», — словом, поучал их, как неразумных детей, и мужички рассказывали долго после его смерти «о порядках
старого барина», прибавляя: «Точно, бывало, спуску не дает, ну, а только умница был, все знал наше крестьянское дело досконально и правого не тронет, то есть
учитель был».
Иван Михайлович. Лучше не лучше, а надо. Вон Катенька с Анатолием Дмитричем считают меня и консерватором и ретроградом, а я сочувствую всему. Прорвется
старое — нельзя, а сочувствую. Вон молодое поколенье-то наше растет. И Любочка замуж выйдет за этого ли, за другого, а не за нашего брата, а за нового современного человека, и Петруша уже растет не в тех понятиях. Что же, мне не врагом же быть своих детей! Где он, Петя-то? С
учителем, верно?
— Может, чай станете пить? — спросил
учитель и, наконец, страшно закашлялся, схватившись за грудь руками. Лицо у него стало серое, весь он изгибался, и в груди что-то свистело, бухало, скрипело, точно там были спрятаны
старые стенные часы и теперь они собирались бить.
Даже такие картины рисовались в его воображении: сидит он, Василий Петрович, уже
старый, седой
учитель, у себя, в своей скромной квартире, и посещают его бывшие его ученики, и один из них — профессор такого-то университета, известный «у нас и в Европе», другой — писатель, знаменитый романист, третий — общественный деятель, тоже известный.
И вигани, и карцер, и розги — вот мое мнение! (фр.).] — жестикулировал
учитель французского языка, который точил против Шишкина
старый зуб еще за прошлогодний бенефис с жвачкой и сдернутым париком.
Подходя к дому,
учитель и сегодня почти у самых ворот столкнулся со
старым своим приятелем.
Кажется, во всем городе Славнобубенске только и осталось три-четыре человека, отношения которых ни на йоту не изменились к Андрею Павловичу, и это были: Хвалынцев, майор Лубянский да Татьяна Николаевна со своею
старою теткою. Все остальное разом отшатнулось от
учителя.
Потолковал он и еще кое-что на ту же самую тему, а потом, чтобы разбить несколько свои невеселые мысли, предложил
учителю партийку в шашки. Сыграли они одну, и другую, и третью, а там
старая кухарка Максимовна принесла им на подносе два стакана чаю, да сливок молочник, да лоток с ломтями белого хлеба. Был седьмой час в начале.
— Братец Григорьюшка! Лучше всех ты знаешь сказанья про дивные чудеса, в
старые годы содеянные. Изрони златое слово из уст твоих… Поведай собору про богатого богатину Данила Филиппыча, про великого
учителя людей праведных Ивана Тимофеича.
— Помню, что
старая моя няня Катерина в детстве моем говорила, что мой
учитель арифметики Шмидт да еще маршал лорд Кейт знают, кто мои родители.
«Я помню только, — говорила она в последнем своем предсмертном показании князю Голицыну, — что
старая нянька моя, Катерина, уверяла меня, что о происхождении моем знают
учитель арифметики Шмидт и маршал лорд Кейт, брат которого прежде находился в русской службе и воевал против турок.
В начале поста дядьку,
старого унтера Силантия, за продолжительные провинности уволили. В день его ухода из пансиона он, сильно выпивши, пошел прощаться с воспитанниками и с
учителями. Начал он с наставников — их было трое; у всех был, кроме Виттиха. И, прощаясь с Перновским, говорил ему...
Как преподаватель в классе Консерватории, Сансон держался тона
учителя"доброго
старого времени", всем говорил"ты", даже и женщинам, покрикивал на них весьма бесцеремонно и частенько доводил до слез своих слушательниц.
У Гарнье-Пажеса была преоригинальная внешность. Тогдашние карикатуры изображали всегда его седую голову с двумя длинными прядями у лица, которые расходились в виде ятаганов. Он смахивал на
старого школьного
учителя и был тогда еще очень бодрый старик.
Бывая на праздниках в Туле, я иногда, по
старой привычке, заходил к Конопацким. Все три сестры-красавицы были теперь взрослые девушки, вокруг них увивалась холостая молодежь, — почему-то очень много было
учителей гимназии. Однажды сидели мы в зале. Вдруг быстро вошел худенький молодой человек с незначительным лицом, наскоро поздоровался…
Стр. 176. ИогельПетр Андреевич (ум. 1855) — популярный в
старой Москве
учитель танцев.
— Напрочь отказал; помилуйте, два года подряд одна и та же история. Возьмет
учителя для сына, заведет с ним шуры-муры. Муж, выживший из ума старик, делает в деревне скандалы, да еще приезжает сюда объясняться. Вы, дескать, рекомендовали студента, а он увлек мою Зизи. Это Зизи-то, эту
старую бабу увлек… Комикс…
Мальчик постоянно приучал свое слабое тело к воинским трудам и обогащал ум познаниями, необходимыми для военного человека. В помещичьем доме Суворовых был мезонин, заключавший в себе четыре комнаты; две занимал Александр со своим
старым дядькой Степаном, а другие две —
учитель. Убранство комнаты мальчика Суворова вполне соответствовало его самоподготовке к солдатской жизни.
Такие личности, как он, могли быть только завещаны нам прошедшим столетием, когда умственное образование для большинства самих дворян заключалось только в грамотности; естественно, что всякий дворовый мальчик, который готовился для домашнего письмоводства, живший постоянно в барском доме, в умственном и нравственном развитии шел в уровень с детьми своих господ. Как для тех, так и для других
учителями были, если не
старый длиннополый земский, то приходский дьячок.
—
Учитель мой…
Старый сыч… Про него и сплеток-то даже наши не плетут…
О том, благополучно ли стоит этот памятник и послал Григорий Александрович справиться своего бывшего
учителя,
старого дьячка.
И так же по
старому способу внушаем
учителям людей, что лучшее средство отучить людей от убийства состоит в том, чтобы самим
учителям публично убивать тех, которые убили.
И только, и опять
старый разговор на сцену. Эти мои пивные знакомые: один директор училища, другой
учитель истории. Они пригласили меня к себе; угощали токайским; потом вызвались завтра показать мне все достопримечательности Кракова.
Так между ними образовалась связь, которая оказалась до такой степени крепкою и нежною, что когда
старый Дукач взял сына в монастырь, чтобы там посвятить его по материнскому обету на служение богу, то мальчик затосковал невыносимо, не столько по матери, сколько о своем простодушном
учителе.